Я проснулась среди ночи — электронные часы на тумбочке показывали 03:04. Горло пересохло, и я, босиком, не включая свет, на ощупь пошла на кухню. В доме царила тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов и слабыми порывами ветра за окном.

Наполнив стакан водой и сделав пару глотков, я вдруг услышала знакомый голос. Он доносился из комнаты моего сына.

— Мам, ты можешь выключить свет? — сказал он сонно и немного раздражённо.

Я, не задумываясь, нажала выключатель в коридоре, и тусклый свет лампы погас. Всё было бы обыденно… если бы не одно «но».

Осознание

Вернувшись в спальню, я только начала устраиваться под одеялом, как меня пронзила мысль, будто ледяной гвоздь пробил позвоночник.

Сына нет дома.

Он вчера утром уехал в поход с классом. Я сама собирала ему рюкзак. Я сама помогала ему запихнуть спальник. Он поцеловал меня в щеку и ушёл. Он должен был вернуться только в воскресенье…

Я замерла. Затем — рывком встала, включила свет, побежала в его комнату. Дверь была приоткрыта. Я остановилась в проёме, сердце грохотало в груди.

Нечто в комнате

Комната была пуста… почти.

На кровати лежало вдавленное в подушку углубление, как будто кто-то только что там спал. Одеяло было сбито, как будто ребёнок переворачивался с боку на бок. Шкаф открыт, из него торчал один носок.

Я сделала шаг вперёд. Половицы скрипнули. И тут я снова услышала его голос — гораздо ближе, прямо за моей спиной:

— Мам…

Я обернулась — никого.

Следы и холод

Воздух в комнате стал ощутимо холоднее. Я прижала ладони к плечам. На полу, у окна, были мокрые следы босых ног. Они вели к кровати и… пропадали.

Я с трудом сглотнула. Закрыв дверь, я вернулась в спальню и закрылась изнутри. Сон ушёл, как вода в раковине. Всю ночь я лежала с открытыми глазами, вцепившись в телефон, но не решалась позвонить сыну. А вдруг он не ответит? А если ответит, и голос будет не его?

Неизвестное на фото

Утром, когда первый луч солнца осветил комнату, я наконец-то набралась смелости — и позвонила сыну. Он ответил почти сразу, бодро, с задним фоном птичьего щебета и смеха друзей.

— Мам, всё хорошо. Спали у костра, только проснулись.

— Ты не приходил домой ночью?

— Нет. А что?

Я солгала: “Показалось”. Потом открыла галерею телефона — и увидела, что ночью, в 03:17, была сделана фотография. Я не помню, чтобы брала телефон в руки.

На фото — дверь в комнату сына, приоткрытая, в темноте. В дверном проёме… стоял силуэт мальчика. Его глаза светились бледно-жёлтым светом.

Это точно была не рука моего сына.

Эхо старого дома

Давняя история

Позже я рассказала всё соседке, пожилой женщине, которая живёт в доме напротив. Её лицо побледнело.

— Ваш дом… раньше принадлежал семье Артемьевых. У них был мальчик, Сашенька. Он погиб в 1991 году — выпал из окна своей комнаты. С тех пор его мать, сойдя с ума, утверждала, что он «возвращается по ночам, если оставить свет включённым в его комнате»…

Я сидела молча, вцепившись в чашку чая. Вечером я вернулась домой и первым делом… выкрутила лампочку в комнате сына.

Тени в отражениях

Несколько ночей подряд я не могла уснуть. Стоило закрыть глаза — казалось, что кто-то стоит у моей кровати. Сначала я винила себя — нервы, усталость, внушаемость. Но на четвёртую ночь я заметила странность: зеркало в прихожей было запотевшим, как будто кто-то только что дышал рядом с ним.

На зеркале было написано слово:
“МАМА”

Я медленно стёрла надпись рукой. И увидела — моё отражение стояло не в том же положении, что я. Оно опоздало на секунду, как будто думало прежде, чем повторить.

Карта прошлого

Я не выдержала и пошла в районный архив. Старый, с запахом бумаги, грибка и тоски. Женщина в очках долго рылась в картотеках, пока не нашла домовую книгу с моим адресом.

— Вот, смотрите. Артемьевы. Галина Михайловна и сын Александр. Муж погиб на стройке в 1989. Александр умер в 1991. Несчастный случай — падение с третьего этажа. Мальчику было девять лет.

Я попросила копию. И в тот момент, когда держала в руках выцветшую фотокарточку с чёрно-белым лицом ребёнка, меня охватило холодное понимание:
Это был тот самый мальчик, силуэт которого я видела в дверях.

Записки за плинтусом

Вернувшись домой, я принялась переставлять мебель в комнате сына. И под плинтусом, в углу, нашла то, что не давало мне покоя весь остаток дня:
старые детские рисунки, мятые, выцветшие, и один листок, на котором детской рукой было написано:

«Если я сплю — не буди. Если я не сплю — не смотри. Я всё равно тут».

Я разрыдалась. Было в этих словах что-то обречённое, тоскливое, детское — и неестественно осознанное.

Обещание призраку

Голос без тела

Ночью, лёжа в тишине, я произнесла вслух:

— Сашенька… я знаю, что ты здесь. Но у тебя нет тела. Ты потерялся. Это больше не твой дом.

Долгое молчание. И потом, голосом, похожим на вздох ветра, я услышала:

— Я жду маму…

— Она давно ушла… ты можешь уйти за ней. Она тебя зовёт. Хочешь, я помогу тебе?

Ритуал прощания

На следующее утро я поехала на старое кладбище. Нашла могилу Галины Артемьевой — умерла в 2004 году. Рядом — пустое место. Ни креста, ни плиты. Я принесла с собой вторую табличку, купленную утром.
На ней было написано:
«Александр Артемьев. 1982–1991. Тебя не забыли»

Я вбила крест в землю рядом. Оставила игрушку — старого плюшевого зайца, принадлежавшего когда-то моему сыну.

В ту же ночь, когда я легла спать, я снова услышала шёпот:

— Спасибо, мама…

С тех пор прошло несколько месяцев. Дом стал тише. Той холодной пустоты больше нет. Комната сына больше не скрипит по ночам. Отражения в зеркале не запаздывают.

Но я иногда оставляю ночник гореть в комнате. Не потому, что боюсь. А потому, что иногда потерянным детям нужно просто немного света, чтобы уйти домой.

Через несколько дней после последнего прощания с голосом в темноте, домой вернулся мой настоящий сын — Павел.

Он вошёл в дом, поставил рюкзак у входа, обнял меня, как обычно, но что-то было не так. Он посмотрел в сторону своей комнаты и сказал:

— Мам, а кто там в окне? Мне показалось, кто-то смотрел.

Я обернулась. Окно было пустым. Но я заметила — занавеска сдвинута. Слишком… как будто её только что кто-то тронул.

— Наверное, сквозняк, — сказала я. — Или ты устал, в походе же был.

Но в ту ночь я спала тревожно. В полутьме мне казалось, что я слышу двое шагов одновременно — мои и чьи-то ещё, отстающие на полшага. Павел проснулся с криком. Он говорил:

— Мама! Там был мальчик! Он сидел у меня на кровати! Он говорил… говорил, что я не должен быть здесь!

Я прижала его к себе. Но внутри меня холодно шевельнулась мысль: это не конец. Это только начало.

Письма с того света

Я начала искать информацию. Библиотеки, городские архивы, даже эзотерические форумы — всё, что могло объяснить, как “он” остался здесь. В одном забытом дневнике старушки, жившей когда-то неподалёку, я нашла запись:

“Дом №12 по улице Пихтовой — неправильный. Дети в нём теряются. Один раз вошли двое — вышел один. Один мальчик пропал, и с тех пор по ночам слышно, как он зовёт маму…”

Мурашки по коже. Всё совпадало. Дом стоял на месте бывшего сиротского приюта, сгоревшего в 1951 году. По легенде, тогда погибло семеро детей. Но в газетах писали — пятеро.

Двое не значились ни в каких списках.

Павел начинает меняться

С тех пор Павел стал отстранённым. Он часами сидел в своей комнате, рисовал. Но на рисунках были не леса, не горы — длинные коридоры, двери без ручек, темные фигуры у окон. И всегда один и тот же мальчик. Лицо размыто. Глаза чёрные. А над ним — подпись: “Саша”.

— Это мой друг, — сказал он однажды. — Он говорит, что ты не его мама. Но он всё равно хочет остаться с нами.

Я содрогнулась. Павел никогда не знал имени погибшего мальчика. Я ему его не говорила.

Призрачные корни

Я пригласила в дом женщину по имени Тамара, знахарку, которую мне посоветовала соседка. Она вошла, огляделась и сразу сказала:

— Здесь не один. Здесь трое. Но один главный — он держит остальных. Он не злой. Он — обиженный. Его когда-то не услышали. И теперь он заставляет слушать.

Мы провели очищение дома: свечи, молитвы, соль на порогах, вереск под подушкой. В течение двух дней было тихо. Павел снова начал улыбаться.

Но на третий день, когда я зашла в его комнату утром, я увидела надпись на обоях, чётко выцарапанную ногтями:

“Он лжёт. Он не твой. Отдай мне мою маму.”

Дом, который не отпускает

Я хотела уехать. Сдать дом, продать, сбежать. Но агенты отказывались брать этот адрес. Один, правда, пришёл, осмотрел, а потом сказал:

— Я видел этот дом… двадцать лет назад. Мой брат здесь умер. Он выпал из окна. Мама его всё искала, но он так и не пришёл домой. Какой номер квартиры?

Я назвала.

Он побледнел.

— Это была именно она… — прошептал он. — Прости, я не могу работать с этим. Ни за какие деньги.

Последнее столкновение

В последнюю ночь перед решением уехать, я увидела сына, стоящего у окна. Он не двигался. Когда я подошла, он прошептал:

— Мама… он просит пустить его в меня. Он говорит, что тогда уйдёт. Навсегда. Только на минутку. Только чтобы “мама его увидела”.

Я встала между ними.
— Нет. Ты не получишь моего сына. Я с тобой говорила. Я тебя похоронила. Ты свободен.

Окно со скрипом распахнулось, подул страшный ветер, свет погас. И в тишине я услышала голос. Он был не мальчишеским, а старым, надтреснутым:

— Ты не понимаешь… Я не один. Я только первый.

Новая жизнь

Мы уехали. Дом продан, наконец — семья из другого города, молодая пара. Я оставила им записку: «Поставьте в детской комнате лампу, которая горит всю ночь. И не снимайте с окна штору. Никогда.»

Сейчас мы живём на юге, в солнечном городе. Павел снова рисует — теперь это цветы, птицы, пейзажи. Он почти не помнит, что случилось. Только иногда, перед сном, он говорит:

— Мам, а что если у кого-то нет мамы, и он всё ещё ищет её?

Я просто отвечаю:

— Тогда пусть он найдёт свет. Мы оставим ему лампу.

Записи хозяйки. 1987 год

Пытаясь узнать больше о доме, я через знакомых вышла на старую владелицу — Галину Алексеевну. Женщина была уже при смерти, но в сознании. Она лежала в больнице, худенькая, почти прозрачная, но с ясным взглядом.

Когда я вошла, она уже знала, кто я.

— Вы та самая… с ребёнком? — спросила она. — Сыном, который видит его?

Я кивнула.
Она достала из-под подушки старую потрёпанную тетрадь.
— Это вам. Здесь всё, что я боялась забыть. Всё, что не дала себе забыть. Я тоже слышала голос. Мой внук… он ушёл туда. И я его не вернула.

Я раскрыла первую страницу:

“Если ты читаешь это — значит, ты тоже слышала его. Он говорит голосом ребёнка, но он — не ребёнок. Он не один. Он приходит только к матерям. И если он выбрал твоего сына — тебе придётся выбрать.”

Выбор. Или. Что было в 1951 году

Я прочитала дневник за ночь. Каждая страница — исповедь.

Галина Алексеевна рассказывала, как её внук, Женя, начал говорить, что у него новый друг — мальчик по имени Саша, который живёт “в комнате за шкафом”. Шкаф тот стоял в той же стене, что и у нас.

“Саша рассказывал Жене сказки… потом начал говорить, что у него нет мамы, что мама бросила его, когда всё горело… Женя стал меняться. Перестал улыбаться. Начал пугаться зеркал. Потом однажды я проснулась, а его нет. Дверь закрыта. Окна закрыты. Он просто… исчез. Только на полу была надпись: «Теперь мы вместе». Я слышала, как кто-то шепчет под кроватью: «Ты меня не заберёшь».”

Я почувствовала головокружение.
Тот же голос. Та же фраза.
История повторялась.

Сон, который был не сном

Той же ночью я уснула, положив дневник на подушку. И увидела… не сон.

Я стояла в длинном коридоре, стены которого были облуплены, пол — сгоревший паркет. За каждой дверью — детские голоса. Смех, плач, шёпот. А в конце — он.

Саша.

Он стоял, опустив голову. На нём была старая пижама с выгоревшими машинками. Но его кожа… будто стеклянная. И за ней — тени. Лица других. Нечто большее.

— Почему ты не хочешь быть моей мамой? — спросил он.
— У тебя была мама. —
— Она не пришла за мной. —
— Ты умер. —
— Нет. Я остался. И я один. И они — тоже одни.

И тогда он поднял голову. И я увидела, что это больше не ребёнок. Внутри него — голос не один. Саша был проводником, отверстие между мирами, через которое к нам тянулись те, кто не нашёл покоя.

Шкатулка и пепел

Наутро я вспомнила, что под половицей в комнате сына что-то звенело, когда он бегал. Я вытащила доску и увидела металлическую шкатулку, заляпанную сажей. Внутри — детский кулон, пуговица, кусок обугленного фото и записка:

“Я не ушёл. Я жду. Если ты прочла это — открой мне дверь. Пусть кто-то станет моей мамой.”

Я поняла: это якорь. Его якорь.

Я вышла во двор. Под проливным дождём я разожгла костёр, сожгла шкатулку, пепел развеяла над клумбой, где сажала лаванду. И сказала:

— Тебя помнят. Тебя услышали. И ты свободен.

Эпилог. 3 года спустя

Мы с Павлом живём теперь в другом районе. У него есть младшая сестрёнка. Он её очень любит. Он рисует цветы, улыбается, бегает во дворе. Только однажды, когда я вытирала пыль с его рисунков, я нашла один спрятанный в тетради.

На нём был нарисован мальчик. В пижаме. У него не было лица, только чёрная дыра. А рядом — надпись:

“Он ушёл. Но другой может прийти. Мама, ты помнишь?”